ВОСПОМИНАНИЯ СОЛОВЕЦКИХ УЗНИКОВ ТОМ V

ВОСПОМИНАНИЯ СОЛОВЕЦКИХ УЗНИКОВ

ТОМ V

1927–1933

Настоящая книга продолжает публикацию воспоминаний соловецких узников и включает в себя мемуары заключенных, которые отбывали наказание в период с 1927 по 1933 гг.

Несмотря на идейное разнообразие взглядов авторов и их различный социальный статус, принадлежащие им произведения схожи в описании событий лагерной жизни и заостряют внимание на самых важных вопросах личного и общественного бытия.

Последнее приобретает особое значение в нынешнем году, который стал временем подведения итогов и символическим началом нового исторического цикла для нашей страны. Этой теме посвящена статья ответственного редактора книжной серии священника Вячеслава Умнягина «Отношение соловецких мемуаристов к событиям 1917 г.». Февральская и Октябрьская революции, последовавшие за ними Гражданская война и политические репрессии оказались переломными в судьбах лагерных летописцев и выступают отправной точкой их повествования о пребывании в неволе. Обращение к литературному наследию бывших заключенных дает возможность современному читателю погрузиться в культурный и исторический контекст минувшей эпохи и посмотреть на события глазами очевидцев. К тому же живые свидетельства помогают оценить реальные человеческие переживания, теряющиеся в тех случаях, когда исследование прошлого сводится к изучению статистических данных или нивелируется в ходе отвлеченных размышлений о расстановке внутриполитических сил, влиянии экономических факторов или борьбы за мировую гегемонию.

Следующий аналитический материал знакомит с деятельностью Соловецкого общества краеведения (СОК), которое отразило всплеск русской естественнонаучной и гуманитарной мысли 1920–1930-х гг., направленной на сохранение всего того, что связывает человека с родной землей и наследием предков. Не продолжительная по времени, но важная по своему значению и результатам работа лагерных краеведов выявила характерную черту отечественной интеллигенции, нацеленной на изучение и преображение окружающего географического и социокультурного пространства порой в самых затруднительных условиях. «Для многих эта деятельность стала возможностью сохранить человеческое достоинство в кошмарной лагерной реальности, хотя не всем удалось остаться живыми, несмотря на все достижения», – пишет М. А. Смирнова, объясняя мотивацию научного подвига и подчеркивая те объективные и психологические трудности, с которыми заключенным энтузиастам пришлось столкнуться на Соловках.

Одним из способов сохранения человеческого достоинства, достижения внутренней независимости и определенной свободы самовыражения выступило поэтическое творчество узников. По мнению исследовательницы К. Пьералли, в написанных в лагере стихах «страдание обычно не скрывается и не выставляется напоказ в полемическом тоне, а присутствует в подтексте и терпеливо сносится благодаря христианской вере и сопутствующему ей чувству искупления грехов».

Завершает аналитическую часть сборника история Кемского пересыльно-распределительного пункта. В статье сотрудницы Соловецкого музея-заповедника О. В. Бочкарёвой показано, как развитие этого лагерного отделения отразило генезис соловецких пенитенциарных учреждений, а также глобальные изменения в системе исполнения наказаний в СССР.

Переходя к чтению мемуаров, необходимо иметь в виду еще несколько общих тем, которые нашли свое отражение практически во всех воспоминаниях заключенных. К ним относятся массовый расстрел в ночь с 28 на 29 октября 1929 г. и тифозная эпидемия 1929–1930 гг.

Первое событие подробно описано А. А. Сошиной в одном из выпусков историко-литературного альманаха «Соловецкое море» [1]. Опираясь на дело из архива ФСБ, она исходила из реального существования т.н. «Кремлевского заговора», организованного заключенными с целью массового побега за границу. При этом историк признавала, что встречающиеся упоминания данного события «очень различные и расплывчатые», а число жертв у разных мемуаристов расходится от нескольких десятков до нескольких сотен человек. Добавим, что в ряде случаев заключенные косвенно или напрямую указывали на фальсифицированный характер расследования, нацеленного, по их мнению, на сознательное уничтожение неугодных лагерной администрации людей из числа дворян и кадровых офицеров.

Базируясь на словах очевидцев, которые находят подтверждение и у других узников, О. В. Волков так описал это трагическое событие:

«…Разные отклонения от привычной рутины указывали заключенным: в лагере что-то готовится. У начальника шли непрерывные сверхсекретные совещания, командиры гоняли своих обленившихся вохровцев, свидания с родственниками отменялись, тех, кто уже был допущен на остров, спешно вывозили на материк. Особенно строго следили, чтобы после вечерней поверки на улице никого не оставалось. Немые монастырские стены патрулировали вооруженные охранники. Дневаливших на радиостанции уборщиков и курьеров из блатных заменили вольнонаемными… Тягостно и неотвратно надвигались на остров неведомые перемены. Это осязалось всеми, хотя и нельзя было догадаться, что за угрозу они таят…

Аресты в лагере начались, когда еще не все родственники были отправлены с острова. Оставалась и Лина Голицына, жена Георгия Михайловича Осоргина, с которой он не прожил и двух лет. Что произошло – вряд ли когда узнается доподлинно. Одно достоверно – арестованного Георгия отпустили из-под ареста на время, и он пришел к заждавшейся, встревоженной Лине, успокаивал ее, проводил на корабль, говорил о следующей встрече, твердо зная, что жить ему осталось несколько часов. Рассказывали, что Осоргин честью ручался начальнику ИСО (Информационно-следственный отдел): при прощании ни словом не обмолвиться об аресте…

Александр Александрович Сиверс был схвачен с утра и отвезен в изолятор. Наталья Михайловна знала это. Она стояла, как прикованная, у окна, обращенного к монастырю, не смела себе признаться, чего ждет. В наступившей темноте было пусто и тихо. Потом замелькали фонари, стали доноситься команды, окрики. И тишину заполнили сухие, не оставлявшие надежды щелчки выстрелов, протяжные крики, хриплые вопли, беспорядочные очереди… И дикие крики, улюлюканье пьяных от крови убийц. Как ни много нагнали штатных и добровольных палачей, они не справлялись. В потемках часто промахивались и раненых тут же добивали, у мертвых молотком выбивали зубы с золотыми коронками!

На казнь приводили партиями. Всего, как утверждали лагерники, было расстреляно шестьсот человек…

В ту ночь Наталья Михайловна поседела… Ее первый муж Путилов был расстрелян в Петрограде, его друг и одноделец Сиверс, уцелевший тогда и ставший ее мужем, нашел смерть здесь, в двухстах метрах от нее. Чуть ли не у нее на глазах: видеть мешали ночь и деревья. И все равно, она словно бы видела, как ведут его со связанными руками, ставят у края ямы, наводят дуло нагана…

Потом, с великим для себя риском, она откопала его тело и похоронила на лесной поляне. На могиле был поставлен крест и все знали: там лежит Сиверс. Сама Наталья Михайловна погибла в 1937 году в трюме судна, переполненного заключенными. Она задохнулась в спертом зловонии. Тело ее сбросили в море…

Все это я узнал в один из предзимних дней 1930 года, когда отбывал второй срок на Соловках и вместе с большой партией зэка был наряжен рыть могилы. Несколько дней подряд мы копали у южной стены монастыря огромные ямы и еще не закончили работы, как туда стали сбрасывать трупы, привезенные на дрогах во вместительных ларях-гробах. Один из возчиков, с которым я поделился щепоткой махорки, разговорившись, указал мне на возвышавшуюся невдалеке, под самой оградой, высокую земляную насыпь: под ней тела заключенных, убитых здесь в октябре двадцать девятого года. Так впервые услышал я подтверждение смутных слухов о массовых расстрелах на Соловках» [2].

В случае с тифозной эпидемией ситуация выглядит несколько иначе. Несмотря на отсутствие архивных документов, детали ее описания во многом совпадают, а общее число жертв смертоносной болезни большинством мемуаристов согласно оценивается примерно в 20 000 человек. Наиболее определенно об этом писал М. З. Никонов-Смородин, который утверждал, что «к весне, по официальным данным, погибло от тифа 7500 человек. Кемперпункт и его командировки дали 11 500 умерших от тифа», и объяснил, каким образом простые заключенные могли черпать подобную информацию. «Тиф начал свирепствовать по-настоящему, и официальные лагерные приказы сопровождались длинными списками умерших от тифа, исключаемых по этому случаю с довольствия. Эти лагерные приказы рассылались по всем командировкам острова, в том числе и в наше звероводное хозяйство. Попадали они обычно в руки начальников охраны и являлись документами секретными. Но у нас не было охранника и потому приказы попадали в контору, то есть к нам в руки. Благодаря этому мы могли следить за лагерной жизнью по документам, а не по слухам».

С ощутимыми человеческими потерями многие мемуаристы связывали прибытие на Соловки комиссии Коллегии ОГПУ под руководством бессменного секретаря и заместителя начальника Административно-организационного управления ОГПУ А. М. Шанина. Решение об образовании этого контролирующего органа «для всестороннего обследования деятельности существующих лагерей с обязательным выездом для ознакомления с постановкой работы в Соловецкие лагеря» [3] было принято 3 апреля 1930 г.

Среди основных причин создания комиссии можно выделить: изучение лагеря, ставшего опытным полигоном для советской системы исполнения наказаний, осуществление контроля над его деятельностью, а также подготовка к строительству Беломорско-Балтийского канала, осуществление которого было невозможным без привлечения ресурсов СЛОНа.

Проработав с 14 по 28 апреля, сотрудники ОГПУ вернулись в Москву. Спустя неделю ими был представлен многостраничный доклад, обнародованный лишь в конце 1980-х гг. Ценность документа заключается в том, что «слова, прозвучавшие перед членами Коллегии ОГПУ из уст одного из высокопоставленных чекистов, полностью подтверждают практически всё то, что писалось о произволе и жестокости лагерной администрации и охранников в воспоминаниях соловецких узников» [4].

Подобный вывод снимает обвинения в тотальной недостоверности, нередко звучащие в адрес мемуаристов, которые, как и знающие их люди, прекрасно понимали, что их произведения представляют собой примеры художественного воспроизведения прошлого. Сын писателя О. В. Волкова сообщает, что известная книга «Погружение во тьму» – «это произведение художественное, в котором избранный жанр предполагает не только отклонения от некоторых фактов, но и допускает прямой художественный вымысел» [5].

Между тем, признавая, что «мемуары без отдельных ошибок – крайняя редкость», Д. С. Лихачев был уверен и в том, что «в очень большом числе случаев мемуаристы рассказывают то, что не получило и не могло получить отражения ни в каком другом виде исторических источников» [6].

Такая уверенность вытекает из понимания того, что документально-художественный жанр позволяет не просто описать то или иное событие, но проникнуть в суть вещей и через глубоко личные, экзистенциальные переживания авторов ставит вопрос о духовно-нравственном измерении истории. Так, по словам того же В. О. Волкова, «решающим при оценке книги “Погружение во тьму”, хотелось бы думать, остается главная линия книги – борьба свободной личности против бесчеловечной репрессивной государственной машины, – а эта борьба передана в книге, по общему мнению, совершенно правдиво. И тогда уже не столь существенно, все ли излагаемые частные факты соответствуют реальности в этом художественном произведении» [7].

Упомянутая сверхзадача этого и большинства других памятников лагерной прозы не отменяет необходимости научного подхода к изучению прошлого, сопоставления известных данных и анализа доступных источников. Но вместе с тем внутренний пафос произведений указывает на некое, лежащее поверх фактов единство, которое базируется на общих духовно-нравственных ценностях лагерных летописцев. Такое единство представляет собой важнейший признак соловецкой мемуаристики, оно задает общий тон их повествованию и формирует подход к осмыслению прошлого.

В очередной том вошли мемуары баптиста Алексея Петровича Петрова, организатора крестьянского восстания Михаила Захарьевича Никонова-Смородина, участника молодежной антикоммунистической организации Кубани Виктора Канева, профессора ихтиологии Владимира Вячеславовича Чернавина и его супруги – искусствоведа Татьяны Владимировны Чернавиной, белорусского театрального и общественного деятеля Франца Карловича Олехновича, писателя Олега Васильевича Волкова, дважды отбывавшего наказание на Соловках.

Как и в случае с предыдущими выпусками книжной серии, сопоставление жизненного опыта мемуаристов позволяет составить портрет эпохи и заставляет задуматься о смысле и ценности человеческой жизни, которые проявляются в моменты ее высшего напряжения. В этом читателю помогают вступительные статьи к отдельным воспоминаниям, авторами которых стали кандидат филологических наук М. Е. Бабичева, доктор филологических наук В. П. Крейд, доктор филологических наук Е. Г. Сойни, кандидат педагогических наук А. Е. Тарас.

Заключительную часть сборника занимают библиография, которая на этот раз посвящена деятельности СОК, а также Топографический и Именной указатели, Глоссарий и список аббревиатур.